Евгений Гришковец: «Я пишу книги о Кемерове, а значит остаюсь со своим городом»

Евгений Валерьевич, следите ли вы за тем, что о вас пишут в сети Интернет? 

– Я давно не читаю то, что люди пишут обо мне в социальных сетях – вышел из них еще во времена ЖЖ. С тех пор  отказался не только от социальных сетей, но и вообще от интернета. У меня даже нет компьютера, нет адреса электронной почты, только деловая переписка и то через моего директора.

В декабре 2020 года в сети появились две публикации буквально с промежутком в две недели, в которых в заголовки взяты ваши цитаты о негативном отношении к городу Кемерово. Одна из них о промышленных предприятиях в городе, вторая – о школах. 

– Видите ли, когда мы сталкиваемся с каким-нибудь высказыванием эмигрантов, которые уехали и комментируют своё прошлое на родине, мы испытываем неловкость. Я испытываю неловкость, а им, уехавшим, это доставляет радость, в этом есть терапия. Человек пишет обидные вещи о прошлом, о месте своего рождения, чтобы самоутвердиться, чтобы сообщить, что он правильно поступил, покинув страну. Оставшимся бывает неприятно читать разоблачения такого рода про город, в котором они живут. Со мной подобного произойти не могло, потому что я хорошо понимаю эти механизмы. Мои слова выдернули из контекста, исказили и сделали из них заголовки для желтой прессы, чтобы ловить на них читателя и наращивать посещения своих публикаций. Я всегда говорил и говорю, и в частной жизни и в своих спектаклях, что судить о городе имеют право лишь те, кто не покинули этот город. То же самое справедливо и по отношению к родной стране.

В каком контексте прозвучали ваши слова тогда?

– Когда мне кто-то из моих коллег-артистов, которые приехали на гастроли в Кемерово, мой родной город, говорит: «Слушай, были в родном твоём Кемерове, такой прекрасный, так чудесно, там было так все замечательно, красоты неимоверной». Я им отвечаю, что вы там красивого нашли? Может, по набережной прогулялись, но она не очень длинная, в Кемерове нет архитектурных шедевров. А другой человек, который приезжает в мой родной город, скажет – был в твоем родном Кемерове, это же просто мрачный город. И тут я ему буду возражать! Что ты себе позволяешь, ты зачем такое говоришь про город, в котором живут чудесные люди, где я родился, где был счастлив, где родились мои дед и отец, где родился мой первый ребенок, где живут мои друзья, коллеги. Ты что такое себе позволяешь? Прекрасный город, замечательный, в нем люди живут, рожают детей, видят смысл в том, чтобы здесь продолжать жить. Я имел в виду, что даже я, уже уехавший из Кемерова, в сущности, не имею права судить о том, как здесь живётся, потому что я уехал. Я что горжусь тем, что я уехал? Нет, я не горжусь, никогда этим не гордился. Но я полагаю, тем что я делаю, тем что я пишу книги о Кемерове, я остаюсь со своим городом. Собственно художественное пространство моих произведений – это Кемерово, сюжет моего этого большого романа «Театр отчаяния» разворачивается именно там. Я пишу о своем родном городе, и от того, что я здесь родился, вырос и пишу о нём, я надеюсь, город получает дополнительную известность в России, к нему возникает интерес у людей, которые знать не знали о его существовании. 

Второй обсуждаемый материал про кемеровские школы и про обучение дислексиков. Почему у них есть трудности в обучении? 

– Про школу. Я участвую в работе фонда, который помогает дислексикам. Нам приходиться сейчас заниматься большой просветительской работой по поводу дислексии, поскольку дислексию вообще диагностировали в Америке только в 80-е годы, и в России многие люди не знают, что это такое дислексия, и кто такие дислексики. Даже учителя и родители таких людей не понимают, почему ребенку так трудно учиться. Я сам узнал, что я дислексик, когда прочитал первую статью о дислексии в году 95-м. Дислексики – это люди с особенностями восприятия знаковой информации: букв, самых разных знаков, любой графической информации. У нас есть такие особенности: мы медленно читаем, нам сложно разбираться в графических и знаковых системах, воспринимать формулы и графики: математические, физические, химические, мы путаем буквы в силу особенностей восприятия знака. Я не могу водить машину, потому что я не понимаю показания приборной доски. Мне нужно каждый раз вспоминать, что это такое. Я часто выступаю с такими лекциями, обращениями к учителям, педагогам для того, чтобы просто сообщить им, что довольно много детей, около 10 % имеют признаки дислексии, а то и тяжелую форму дислексии. Это не значит, что нужно отделять этих детей в другие классы, чтобы они учились отдельно, нет. Это нормальные совершенно дети, они могут быть умными, талантливыми и хорошо общаться. Просто у них есть проблемы с восприятием знаковой информации, им нужен особый подход.Когда я учился, учителя ничего этого не знали, мои родители тоже не знали. И тогда для моих родителей и для учителей я был просто очень ленивым ребенком: я читал медленнее всех, я не мог сдать тест на скорость чтения, вообще никогда, с большим трудом учил английский, даже буквы, алфавит, просто не запоминал, как пишутся слова. Мне всегда было трудно учиться в школе. Четыре школы, одна из них была в Ленинграде, и мне всегда было в школе плохо. У меня дочь младшая тоже дислексик, и у нее тоже очень тяжелая форма, то есть она даже не видит, не воспринимает то, что находится с левой стороны, начинает писать с середины тетрадного листа, учителя ей делают замечания, они её ругают, наказывают. Когда мы начинаем объяснять, что она дислексик, смотрят на нас с подозрением.

Получается, что дело не в плохих школах, а в детях с дислексией и подходе к ним при обучении?

– Детям с признаками дислексии в любой школе, в любом школьном коллективе будет трудно. Над ними смеются дети, их наказывают учителя, и не понимают, что ребенок просто не может этого сделать. Да, мне в школьные годы во всех школах было плохо, потому что учителя не знали, что со мной, и надо мной часто смеялся класс, и меня часто ругали при всех учителя. Они вызывали родителей, и потом родители меня наказывали. Вот в каком контексте я говорил, что сменил 4 школы и во всех мне было плохо. Да я обожаю свою 21-ю школу, в которой я учился и которую закончил! Я был первым выпускником 21-ой гимназии, которая еще тогда не была гимназией с английским уклоном. У меня бабушка там всю жизнь проработала учительницей биологии, зоологии и анатомии. Она всегда побеждала на всех городских смотрах, лучшие клумбы у неё были перед школой, ещё в школе была замечательная, просто прекрасная теплица, в которой выращивали что угодно. Разве я мог что-то плохое сказать про эту школу? Нет, никогда. Весь мой пафос в желании привлечь внимание к маленьким людям с дислексией, которые ни в чем не виноваты. Раньше таким в журнале напротив фамилии ставили две буквы УО – умственно отсталый. Я лично знаю нескольких актеров, довольно известных, у которых были подобные проблемы в школе.

Спасибо, что согласились поговорить на эту не очень приятную тему. Последний вопрос. Можете ли вы назвать себя патриотом?

– Спасибо, что дали мне возможность высказаться и объяснить, что именно и каком контексте я говорил. Я патриот России, в этом, я думаю, ни у кого нет никаких сомнений. Из всех высказываний о России я очень люблю цитировать слова Александра Христофоровича Бенкендорфа: «Прошедшее России было удивительно, её настоящее более чем великолепно, что же касается до будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение».